Глаза открываешь - восемь,
Сходил в магазин - среда,
Сварил себе кофе - осень,
Прилег отдохнуть - зима.
Наверное, это старость,
О прошлом болит душа,
Всё, собственно, там осталось,
А стрелки вперёд спешат.
Глаза открываешь — восемь,
Сходил в магазин — среда,
Сварил себе кофе — осень,
Прилёг отдохнуть… ну, да…
Но есть у меня, припрятан,
Ещё один циферблат,
Цветные на нём заплаты
И время течёт назад,
Ко дням с «Пионерской зорькой»,
С героями из былин,
Туда, где Хоттабыч с Волькой,
«Мурзилка» и нафталин.
Где молоды папа с мамой,
Где радостный Первомай,
И где — гоп-цаца — тот самый
Девятый идёт трамвай.
Скакалки, кино, пистоны,
Свидания, эскимо,
Домашние телефоны, стоявшие на трюмо.
Торжественное с экрана,
Московское: «Гаварит…»,
Сенкевич возил по странам,.
Был выбрит, а не побрит.
Там письма пером писали,
Разгладив тетрадный лист,
Всегда магазин искали с названием «Букинист».
На праздники покупали
Копеечный «Солнцедар»,
Пакеты в тазу стирали,
Жевали блестящий вар.
…Ну, вот, механизм заело,
Куда мне — вперёд, назад?
Да… жалко, не всё успела
Самой себе показать.
Осталась бы там надолго,
А лучше бы — навсегда:
Родители, дача, Волга —
Счастливейшие года.
Наверное, это старость:
Здесь — «функция», там — душа.
Здесь только курить осталось,
А там я могу — дышать.
С автором стиха Ольгой Бакулиной не согласен. От него веет безысходностью.
Надо стараться жить будущим, хотя стали сниться сцены прошлого, которые она описывает...
Лет до 55 - 60 сны не снились совсем...
"Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" Мф. 7:6
Анна Опарина
-------------------------------------
Жить и правда охота,
Время не торопить...
Руки просят работы,
Ноги любят ходить,
Голова ищет мысли,
А глаза красоту.
Что в унынии киснет
Обхожу за версту.
Не искать виноватых,
Делать дело самой –
Так учили когда-то.
Тот урок золотой
Прикрепила на стену,
Повторяю с утра,
Лени мутная пена
Не приносит добра.
Обещаний не множу,
Слов пустых не даю.
Неудач хватит тоже -
Их откину к старью:
Неудачник пеняет,
А счастливый живет…
Что другим пожелаю?
Сами знают… но вот
Пожелала бы с лёту,
Если б кто-то спросил –
Жить пусть будет охота,
Да хватало бы сил!
Жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки.
Как и все, становились старше. На балконе хранили санки,
под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки.
В общем, в принципе — не тужили. С расстановочкой жили, с толком.
Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом,
два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза,
шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки.
А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.
Время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки,
и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки.
Фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась.
И змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась.
Санки ржавились и рыжели. Испарялся закрытый гуччи.
Жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.
Он пришёл, как всегда, внезапно. Мыла окна, и поскользнулась.
В тот же день, он упал с инфарктом. В этот дом они не вернулись.
Две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер.
Полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.
На помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр.
Платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр
подкроватные толщи пыли. В куче с хламом — духи от гуччи.
Вот для этого жили-были. Вот такой вот «особый случай».
Эти существа, которые люди, более чем человеки.
Тодько они способны подарить вам любовь и желание жить дальше.
Если вы этого не поняли, вы ещё и не люди вообще.
по моему́ скромному мнению.
Семёновна не верила врачам. Планировала жить четыре века. Достали эскулапы человека, — бессонно причитала по ночам. То, видишь ли, анализы им сдай, то, понимаешь, береги сосуды. Действительно, доходит до абсурда. Спасибо, не до страшного суда.
Семёновна вставала в пять утра. Манили недосвёрнутые горы, лежал туман, спешил весёлый скорый. Исследовалась мошками кора. Семёновна, довольная, как слон, гнездилась по традиции на даче, где телевизор, маленький Хитачи, торжественно вещал про Вавилон. Угроза справа, слева и с верхов. Синоптики пугали ураганом. Отправиться ли к черту на рога нам, пугаться ли до самых потрохов? — с экрана рассуждали знатоки. Как беззаботно внутреннее лето. Семёновна готовила котлеты и блинчики из гречневой муки. Дожди разнообразили окрас крыльца, террасы и дырявой крыши.
Но (как решил, наверно, кто-то свыше) случился у Семёновны Канзас со всеми вытекающими из: полётами, дорогой, мигунами. Есть вещи, не случившиеся с нами, а есть, что говорят: позвольте, мисс, ну или миссис, фрау, госпожа, препроводить вас в сказку. Нам нетрудно. Правитель щедрый, замок изумрудный, Страшила добр, у Дровосека ржа. Трусливый Лев цитирует Басё. Циклон не только Элли выбирает. Других полно. Семёновна вторая. Была Петровна. Распрощались, всё. Она сказала — ей в Сан-Себастьян. Там домик. Виноградник тоже рядом. Семёновна оценивала взглядом окрестности, пейзажи. Обезьян.
Крылатых, очень грустных шимпанзе. Печальных белокрылых мармозеток. Хотелось им варенья из розеток, мерещился банановый НЗ. Чего скрывать, утаивать чего. Хотелось им к Семёновне до жути. Найти успокоение в кунжуте, ватрушке и забыть про волшебство, не повинуясь больше никому: ни золоту, ни шапке, ни Бастинде. Мы посидим, а вы пока прикиньте, как в результате сделать по уму.
***
Семёновна давно так не спала. Поскрипывали доски а капелла. Вокруг дышало, радовалось, пело хранилище надежды и тепла, цветочного художника альков. А на крыльце, лохматые, как йети, играли недолюбленные дети, удравшие от старых ярлыков. Семёновна сварила им кисель. Сварила борщ. Спина не донимала. Семёновне четыре века мало. Теперь ей надо пять. А лучше семь.
И вечер снова тих, и ужин зван, и скоро снова "мама мыла раму". Потом ей надо сдать кардиограмму, поскольку умоляет павиан. Там запись на далекое число. Да наплевать, подумаешь — не вечность.
Мартышки ценят веру в человечность и в чьё-то невозможное крыло.